Игорь Николаев - чего еще мы не знаем о нем? Чего еще он ждет от себя, людей, жизни и творчества? В гостях у Михаила Антонова Игорь Николаев, композитор, продюсер, музыкант, исполнитель. Программа  "Актуальное интервью" на  радио "Говорит Москва".

Фрагмент программы
{s5_mp3}/downloads_mp3/radio/govorit-moskva/2009_09_22_09.mp3{/s5_mp3}

М.А. – Дельфины и русалки, ангелы и демоны в женском обличье. Еще сотни героев популярнейших шлягеров. Как вам такое представление? Все сказано, заданы риторические вопросы: что ждете еще от людей? Я знаю, что

Игорь Николаев выглядит прекрасно, выглядит отдохнувшим. Отдыхали этим летом?

И.Н. – У меня отдых носит несколько другого характера, потому что у меня профессия, где можно не слишком запариться, устать. Я отдыхаю на сцене, в том числе, во время работы. Поэтому отдых – это то, что называется сменой обстановки. Когда ты можешь отдыхать, играя в теннис, сменив обстановку, узнав какое-то незнакомое место на земном шаре. Это отдых. Сейчас я немного устал отдыхать, хочется работать. Та же зарубежная поездка, может быть использована не для того, чтобы ходить с фотоаппаратом, а для конкретной цели.

М.А. – Вас видели на теннисном турнире. Спорт присутствует в вашей жизни, играет важную роль? Болели за наших девчонок?

И.Н. – Не только за девчонок, но и за парней, за Россию. Я не только болел, я все знаю про теннис, начиная от ракеток и формы, кончая всеми рейтингами, фамилиями тех людей, которых не вспомнят любители тенниса. Я знаю историю и настоящее тенниса, новых звезд, которые появляются сейчас. Мне это очень интересно. Это моя вторая планета, на которой я живу, как в музыке.

М.А. – Сейчас говорят, что не так интересно, что публика стала более требовательна. Тогда людей, рвущихся на сцену, было в разы меньше. Сейчас шоу-бизнес стал коварным, мрачным.

И.Н. – Это заунывная песня каждого поколения. Это отцы и дети, Тургенев, ничего нового.

М.А. – «Вот нас бы в ваше время», – говорят отцы. Сейчас очень много перспектив. А молодежь, наоборот, говорит, что когда отцы начинали, их было всего 2-3 человека.

И.Н. – Такие же доводы приводились и столетия назад. Ничего в мире не меняется. Все это повторяется. Есть свои плюсы и минусы каждом поколении, в каждом временном отрезке. То, что раньше считалось проблемой, например, худсоветы, не пускающие песни, сейчас просто смешно. Все  безобидно. Члены худсовета – это такие же авторы, как и мы. Они разрешали хорошие песни. Кто такие были члены худсовета? Леонид Танич, Игорь Шаферан, Леонид Дербенев. Это мощнейшие авторы.

М.А. – Никита Богословский.

И.Н. – Они чувствовали, где не очень талантливо или просто бездарно. Это была объективная и профессиональная оценка в отличие от формата неформата. Чем это не худсовет? Это тоже худсовет, но в более безобразной форме, когда говорят, что талантливая песня не может звучать, человеку, который в данный момент работает на радиостанции. Он руководствуется в лучшем случае своим вкусом, в худшем случае материальной заинтересованностью. Это хуже, чем худсовет. Это худсовет с жуткой капиталистической гримасой.

М.А. – Сейчас предлагают ввести цензуру.

И.Н. – Худсовет и цензура – это разные вещи.

М.А. – Я это понимаю. Но это какое-то мерило вкуса.

И.Н. – Безусловно. Во-первых, все это существует на любой радиостанции и телекомпании мира. В Америке и Европе есть люди, которые говорят, что это наша песня, а это не наша песня, что эту песню можно покрутить, рискнуть, а это ужасная вещь. Это очень субъективно. Нужен круг профессионалов, которые это будут говорить, а не некие лица, которые просто находятся на волне, приобрели радиостанцию, что хотят, то и воротят. В этом есть большая разница.

М.А. – История идет по спирали. Раньше была программа «Алло, мы ищем таланты», сейчас есть «Минута славы». Раньше были песенные конкурсы в Сан-Ремо.

И.Н. – Сейчас есть «Евровидение».

М.А. – Все развивается по спирали, но люди очень сильно меняются. Вы постоянный член жюри «Новая волна».

И.Н. – Я там постоянно примерно 5-6 лет.

М.А. – За это время у вас было такое, что вы понимали, что на сцене поет человек, который является талантом, самородком, красавцем или красавицей?

И.Н. – Так, чтобы сильно обжечь, такого не было. Единственное мое эмоциональное ощущение от нового человека было, когда мы с Игорем Яковлевичем Крутым делали нашу четвертую фабрику на «Первом канале». Меня поразила песня «О нем» в исполнении Ирины Дубцовой. Она ее очень хорошо сочинила. По словам и по музыке, на мой взгляд, это совершенно. Мне эта песня казалась очень грамотной, я был очень поражен. Я сказал об этом Игорю, он сказал, что у него точно также мурашки по спине пробежали. Такое редко встречаешь, когда новый неизвестный автор пишет такую классную зрелую песню. Я помню эти эмоции, которые у меня были от незнакомого человека. Не знаю, как с остальными. Есть много профессиональных, готовых людей, которые живут в среде открытого мира, информационного пространства, которые кликают в любой сайт в Интернете, слушают то, что они хотят слышать. Дело профессионального вкуса, что вы хотите послушать в том же Интернете, какую музыку вы хотите приобрести. Люди заранее подготовлены. Понятно, что средний уровень информации очень повысился. Это не может не сказаться на манере пения. Понятно, что оно подражательно, но хотя бы есть кому подражать.

М.А. – Осталось набраться душевности.

И.Н. – Да, надо раскрыться. Мне Игорь Григорьев позавчера прислал ссылку. Ничего более потрясающего за последние несколько лет я не слышал. Это песня, которая была спета на мастер-классе в школе Нью-Йорка. Я до сих пор под впечатлением этой песни. Уровень открытости, откровенности и мастерства просто зашкаливает там. 

Радиослушательница Татьяна – Можно к вам обращаться просто Игорь?

И.Н. – С удовольствие буду отвечать.

Радиослушательница Татьяна – У меня к вам есть просьба. Вы мэтр во всех отношениях. Вы не могли бы повлиять на то, чтобы была хоть элементарная цензура? Приведу простой пример. Буквально в субботу или воскресенье на радиостанции «Говорит Москва» целый день идет музыкальная программа, крутят целый день песни типа «Владимирского централа». Там есть и рубрика, где все самое новое, самое современное. Это тихий ужас. «Я стою, я хочу его, не его одного, любовь наркотик, от нее растет животик». Это просто невыносимо. Как можно такую пошлость пускать в эфир?

М.А. – Принято.

И.Н. – Вопрос, конечно, не ко мне, а к конкретной радиостанции, которую вы сейчас назвали. Но вопрос не только в этом. Вопрос гораздо глубже. Я боюсь слова «цензура», я не хочу цезуры, хочу худсоветов, которые будут превалировать над тем самым вкусом или словом «формат», которое убивает все. Формат на Западе намного более жесткий, ротационная схема более ограничена. Репертуар состоит из бесконечного количества песен на радиостанции. На настоящих больших американских радиостанциях крутят 40 песен. 41 песня уже не крутнется ни  коем случае. Вы не должны слушать эту песню, вы не должны тратить день на то, чтобы ее дождаться. Нелепо ждать песню, которой нет. В должны ее получить, раз вы включили эту радиостанцию. Хотите слушать другую репертуарную сетку – идите на другую волну.

М.А. – Очень раздражает, когда молодые исполнители начинают перепевать старые вещи. У нас обостренное чувство ностальгии. Советского Союза 18 лет как нет, а песни, которые звучали в советские времена, ревностно любят.

И.Н. – Потому что это песни, которые хорошо сделаны. Они прошли через сито того самого худсовета. Я помню, как я приносил песню «Расскажите, птицы», которую должна была спеть Алла Пугачева.

М.А. – Она ее потом спела.

И.Н. – Тогда не было волшебных слов, что это поет Алла Пугачева. Не было такого, что если поет Алла Пугачева, худсовета не будет. Ничего подобного. Я шел. Мне надо было записать симфонический оркестр. Он был тогда записан. Дирижировал Сергей Скрипка. Но для того, чтобы получить студию, я приходил на худсовет, рассказывал, что здесь будут играть скрипку, а здесь еще что-то. А сам я все это пел на рояле. Люди с понурыми лицами качали головами и слушали. Я говорю: «Здесь вместо меня будет петь Алла Пугачева. Представили»? «С трудом». Мне тогда было 22 года. Это был 1982 год.

М.А. – Для вас это не было унижением?

И.Н. – Нет, это был единственный способ добиться того, чтобы это было записано. Кустарных студий тогда не было. Был центр, где мы записывали «Айсберг».